ИИСУС ПЕРЕД ПИЛАТОМ
(Мф.27:1-2, 27:11-26; Мк.15:1-15 Лк.23:1-25; Ин.18:28-19:16).
«И темными силами храма
Он отдан подонкам на суд.
И с пылкостью тою же самой
Как славили прежне, клянут».
Борис Пастернак
Тем временем спешное разбирательство у первосвященника закончено. Ночь проходит – и наступает утро Страстной пятницы…
И теперь, «Немедленно поутру все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти».
Немедленно…
Как много может сказать одно-единственное слово!
Одно желание, одна мысль движет собравшимися на этом совещании: скорей, скорей, скорей. Столько уже раз они не смогли осуществить задуманное – как бы и теперь, как бы и на этот раз не упустить возможность. Поэтому прочь - все процедурные тонкости, поэтому побоку - вопросы соблюдения собственных же правил и установлений.
Сейчас надо решить главное: как максимально быстро добиться единственно нужного для них решения - предать Его смерти – от того, кто реально обладает всей полнотой власти над всей Иудеей: римского прокуратора Понтия Пилата. Сам синедрион не может выносить смертный приговор – Римом этого права он лишен. Оно, конечно, можно организовать «проявление народного гнева» и побиение Иисуса камнями – но этот вариант и ненадежен, и противозаконен: неизвестно, как в этом случае может повернуться дело, ведь популярность Иисуса очень велика!
Да и римские войска могут в любой момент вмешаться и воспрепятствовать этому.
Наконец, план поведения перед Пилатом согласован, обсуждены возможные «сценарии развития» - что делать и как поступать при том или ином развитии событий.
Еще раз уточнив все это, они «От Каиафы повели Иисуса в преторию. Было утро; и они не вошли в преторию, чтобы не оскверниться, но чтобы можно было есть пасху».
Чтобы не оскверниться…
Вот он, на все времена – образец фарисейства! Даже если не знать о нем ничего другого – одного этого примера с избытком хватило бы, чтобы составить полное впечатление о его сути.
Вдумайся: человека (пусть даже самого что ни на есть «обычного» и даже абсолютно точно виновного) ведут для того, чтобы любым способом добиться его смерти. Причем смерти - через распятие на деревянном кресте, и тем самым в ритуальном смысле наиболее грязной и позорной – ибо каждому иудею известны слова Писания: «проклят всякий, повешенный на древе» (Втор.21:23).
Но при этом – как бы не оскверниться[1]…
И вот уже они - на площади перед преторией, и требуют выхода прокуратора.
«Пилат вышел к ним и сказал: в чем вы обвиняете Человека Сего?».
Обрати внимание: им задан абсолютно конкретный вопрос!
Но вместо ответа на него Пилат слышит: «если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе».
Злодей?
Преступник, нарушивший ваш иудейский закон?
Коль так - «Пилат сказал им: возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его».
Пилат, Пилат…
Ты много повидал на своем веку, ты наверняка не только понаслышке знаешь о жестоких - и даже кровавых - интригах при дворе императора, но и сам участвовал в них.
Подтверждение этому - в ответе пришедших на прозвучавшие слова Пилата: «Иудеи сказали ему: нам не позволено предавать смерти никого». И спохватившись, наверное, что необходимость именно такой, высшей меры наказания Иисуса надо аргументировать, «начали обвинять Его, говоря: мы нашли, что Он развращает народ наш…» - однако тут же, понимая, видимо, что для смертного приговора такого «обвинения» ни в коей мере недостаточно, и увидев, что первая «атака с ходу» - не удалась, поспешно добавляют: «и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем».
Что ж, надо отдать им должное: слово «кесарю» звучит из их уст очень расчетливо.
Это не может не насторожить Пилата!
И уж тем более – в сочетании с этим «называя Себя Христом Царем»! Со стороны «обвинителей» это – более чем явный (и хорошо рассчитанный по своим последствиям!) намек на «присвоение» Иисусом царских полномочий на той подвластной Риму территории, за порядок на которой он, Пилат, – отвечает головой.
Причем в самом буквальном смысле.
Знает ли прокуратор, что обвинение Спасителя в том, что Он запрещает давать подать кесарю – прямая клевета? Ведь ответ Иисуса на вопрос – позволительно ли давать подать кесарю? – был совсем иной, диаметрально противоположный тому, о чем говорят обвинители!
И дан был прилюдно, при большом скоплении народа - причем совсем недавно!
Думаю, почти наверняка – Пилат об этом знает. Наверняка широкая агентурная сеть, многочисленные осведомители доносят ему «результаты мониторинга общественного мнения».
И уж в любом случае - если бы столь явное подстрекательство к мятежу имело место, Пилат знал бы о нем.
Но – как понимать слова обвинителей, что обвиняемый называет Себя Христом Царем?
Прокуратор не хочет разговаривать со Спасителем в присутствии Его обвинителей.
«Тогда Пилат опять вошел в преторию, и призвал Иисуса, и сказал Ему: Ты Царь Иудейский? Иисус отвечал ему: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне? Пилат отвечал: разве я Иудей? Твой народ и первосвященники предали Тебя мне…».
Пилат мог бы не говорить это мне – и ограничится словами Твой народ и первосвященники предали Тебя.
Однако даже в этом, новом пункте обвинения Пилата интересуют не слова – но наказуемые противоправные деяния. И он продолжает свои слова предельно конкретным вопросом - «что Ты сделал?».
Но то, что уже сделал Спаситель – и уж тем более то, что сделает Он вскоре – не дано в полной мере понять не только Пилату, не только иудеям, и не только сейчас, когда звучит этот вопрос….
«Иисус отвечал: Царство Мое не от мира сего…».
Ты, наместник Рима, представитель и блюститель земной власти императора, можешь за неё не беспокоиться. Ей-то со стороны Спасителя сейчас ничто не угрожает. И разве не является свидетельством этому то, продолжает Иисус, что «если бы от мира сего было Царство Мое, то служители Мои подвизались бы за Меня, чтобы Я не был предан Иудеям; но ныне Царство Мое не отсюда».
У Спасителя – есть Царство. Однако и природа, и ценности этого действительно с большой буквы Царства – совсем другие, абсолютно отличные от земных царств.
Отличные настолько же, насколько отличен от земных правителей Сам Спаситель.
И всё же, услышав это Царство Мое, «Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего».
И звучит вопрос, который многие столетия после этого мгновения будет прочно ассоциироваться с задавшим его: «Пилат сказал Ему: что есть истина?».
Иисус молчит.
Об этой истине Он проповедовал три года. Сказано – достаточно, и даже избыточно для того, чтобы и тогда, и теперь постигнуть, понять - что есть истина.
Но решить для себя что есть истина – каждый человек должен сам.
А впрочем, нужен ли Пилату Его ответ? Ведь он не спросил даже – но сказал…
Наверное, для прокуратора этот вопрос является риторическим[2]. И он, «сказав это, опять вышел к Иудеям…».
Наверное, они почти уверены, что теперь, после столь прозрачного «намека» на кесаря, Пилат быстро завершит «расследование» и вынесет смертный вердикт. Ему-то, римлянину, военачальнику, привыкшему к крови (и тем более – крови врагов, каковыми для него являются все иудеи), ему-то что за дело до жизни или смерти одного из них?
Достаточно пошевелить не пальцем даже – но кончиком мизинца.
Или сделать легкое движение бровью…
И все-таки даже после такого поворота обвинений Пилат «сказал первосвященникам и народу: я не нахожу никакой вины в этом человеке»!
Тем самым он, наверное, считает, что поставил точку в этом деле.
Не тут-то было…
Священников и старейшин такое решение Пилата не устраивает ни в коей мере. И с удвоенной энергией из их уст на Спасителя сыпется град обвинений!
Впрочем, вряд ли это явилось неожиданностью для Пилата. Однако во всем происходящем для него не может не быть странным в поведении Спасителя как минимум одно – то, что «когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал».
Удивленный, «Пилат же опять спросил Его: Ты ничего не отвечаешь? видишь, как много против Тебя обвинений!».
И чуть ли не насильно прокуратор подталкивает Спасителя к тому, чтобы Он хоть что-то сказал в Своё оправдание – и дал ему тем самым возможность отвернуть разбирательство с того пути, который столь очевидно ведет к смертному приговору.
«Но Иисус и на это ничего не отвечал, так что Пилат дивился».
Спаситель молчит…
Но не умолкают те, кто привел Его к Пилату - «они настаивали, говоря, что Он возмущает народ, уча по всей Иудее, начиная от Галилеи до сего места».
Начиная от Галилеи?
Реакция прокуратора мгновенна: «Пилат, услышав о Галилее, спросил: разве Он Галилеянин?»
И, после недолгих уточнений «узнав, что Он из области Иродовой, послал Его к Ироду, который в эти дни был также в Иерусалиме».
Наверняка Пилат испытывает облегчение, думая, что избавился он необходимости делать то, чего ему так явно не хочется – но к чему столь же явно подталкивают его собравшиеся.
Пусть разбирается Ирод – раз этот обвиняемый галилеянин, то по всем формальным основаниям дело подлежит его, Ирода, юрисдикции. Благо, идти недалеко – в эти пасхальные дни Ирод, естественно, тоже находится в Иерусалиме.
Но понимает ли Пилат, что в каком-то смысле он делает нечто очень близкое тому, что и обвинители Спасителя? Ведь он тоже пытается снять с себя ответственность за Его смерть – и переложить ее на другого…
И вот Иисус приведен к Ироду.
«Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно желал видеть Его, потому что много слышал о Нем, и надеялся увидеть от Него какое-нибудь чудо, и предлагал Ему многие вопросы, но Он ничего не отвечал ему».
Однако во дворец Ирода пришли не только Иисус и воины конвоя – здесь же «Первосвященники же и книжники стояли и усильно обвиняли Его».
Они следуют неотступно – ситуации ни на одно мгновение нельзя позволить выйти из-под их контроля!
Однако и Ирод (точнее, наверное, было бы сказать – даже Ирод) не хочет выносить решения, которого домогаются первосвященники и книжники – и «уничижив Его и насмеявшись над Ним, одел Его в светлую одежду и отослал обратно к Пилату».
Что ж, Пилату не удается (и не удастся!) уйти от ответственности – и, как и каждому из живущих, от ответа личным своим решением, своим собственным поступком, на свой же вопрос: «Что есть истина».
Все начинается заново.
Пилат опять пытается направить события в русло соблюдения закона – и «созвав первосвященников и начальников и народ, сказал им: вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его».
Более того, продолжает Пилат – не только я, но и ваш же правитель, «и Ирод также, ибо я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти…».
Обрати внимание: Пилат созывает не только первосвященников и начальников, но и народ! Быть может, он, наверняка зная о масштабной встрече Спасителя при Его входе в Иерусалим всего несколько дней назад, рассчитывает, что эти люди своими голосами смогут помочь ему изменить ситуацию?
Тем более что Пилат предлагает собравшимся некий «компромисс»: раз уж вы настаиваете на своем, я готов наказать Его.
«Итак, наказав Его, отпущу» - говорит собравшимся прокуратор. А в эти пасхальные дни «ему и нужно было для праздника отпустить им одного узника».
Обычай этот символизировал освобождение народа израильского из египетского плена, и именно поэтому «На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели».
Но вот этого-то «которого хотели» Пилат и не учёл – или же попросту не мог себе представить, что кого-либо иного, нежели Иисуса, захотят освободить люди, всего несколько дней тому назад так массово и восторженно приветствовавшие Его при входе в Иерусалим – о чём, конечно же, прокуратору было доложено!
По-видимому, именно поэтому, когда услышав слова прокуратора «народ начал кричать и просить Пилата о том, что он всегда делал для них», и будучи почти наверняка уверенным в их ответе, «Он сказал им в ответ: хотите ли, отпущу вам Царя Иудейского?».
Пилат многого не знает о Спасителе – но вот «политическую элиту» Палестины он знает очень хорошо. И уж одно-то ему известно точно: «Ибо знал, что первосвященники предали Его из зависти» - пишет евангелист Матфей.
Это Пилат знал.
Но знал ли он, что и этот вариант был «просчитан» заранее?
И вот – результат: «Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить».
Возбудили народ…
Ход – многократно испытанный и проверенный во все времена!
И стоит ли удивляться, что когда «правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву».
Кем же был этот человек, не имевший даже – в нашем сегодняшнем понимании – даже собственного имени (поскольку Варавва, Вар-авва означает не что иное, как «сын отца»)?
«Тогда был в узах некто, по имени Варавва, со своими сообщниками, которые во время мятежа сделали убийство».
Но не только Пилат – пусть и смутно – в душе своей чувствует неладное: «Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его[3] послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него».
Прокула, Прокула… Такое красивое имя! Но как же перепуталось всё в твоем сне!
Не ты пострадаешь за Иисуса – но Он, Который будет распят, примет смерть - пострадает и за твои в том числе грехи.
Но, быть может, толпа толком не понимает, Кого в случае исполнения ее требования ожидает смерь? И «Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом?».
И в ответ громогласно «Говорят ему все: да будет распят».
О. это все…
Какие же жуткие формы принимает порой единодушие – или, точнее, единое и полное бездушие!
И снова «Правитель сказал: какое же зло сделал Он?».
И снова - вместо ответа «они еще сильнее кричали: да будет распят».
Пытаясь перекричать толпу, «Пилат снова возвысил голос, желая отпустить Иисуса. Но они кричали: распни, распни Его!».
Но, быть может, слова жены окончательно склоняют и без того колеблющегося Пилата к его решению сохранить жизнь Спасителя. И теперь «Он в третий раз сказал им: какое же зло сделал Он? я ничего достойного смерти не нашел в Нем; итак, наказав Его, отпущу».
В третий раз…
Стоит ли где-то поблизости Петр?
И после трех своих отречений - следит ли он за тем, сколько попыток отвести от Иисуса смерть сделал прокуратор?
Но после этого отпущу – следует взрыв: уже не просто криком - «Но они продолжали с великим криком требовать, чтобы Он был распят»…
Крик толпы, крик священников, крик старейшин…
Но в этом водовороте заглушающих друг друга воплей Пилат выделяет нечто очень для себя существенное: кроме требования о предании Иисуса распятию «Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю»!
Теперь, с этого момент, для прокуратора вполне очевидно: если он все же настоит на своем – последует немедленный очередной соответствующего содержания донос императору, кесарю, - в Рим.
А тот, кто не друг кесарю - в глазах последнего автоматически становится его недругом.
Со всеми вытекающими из этого последствиями…
Прокуратор сдается.
«Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы».
Праведника Сего…
Но какую же звонкую пощечину влепил Пилат этим показным умовением рук фарисеям – да и всем остальным, приведшим Иисуса!
Перед ними, буквально помешанными на ритуальной чистоте, омовениях, - он, язычник, римлянин, оккупант, - показательно совершает их собственный обряд омовения, освобождения от нечистоты!
Мне представляется, что он не просто моет руки – но делает это очень медленно, в полном соответствии с подробнейшими иудейскими установлениями…
Но если он хотел этим смутить хоть кого-либо, то ошибался – потому что «И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас…».
Так хочется закричать им – остановитесь хотя бы на этом!
Поставьте же хотя бы здесь - точку!
Но нет.
И следует жуткое – и так страшно сбывшееся во многовековой трагической истории этого народа – продолжение: «и на детях наших».
Пилат отступает.
Я не знаю ни подробностей биографии этого военачальника, ни списка его побед и поражений.
Его, который все же «Тогда отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие».
И то, что могло стать величайшей победой Пилата – стало его величайшим же поражением.
Варавва, который наверняка менее всего ожидал этого – освобожден.
Два его сообщника остаются в ожидании исполнения приговора.
Мы скоро встретимся с ними…
Процедура казни Иисуса запущена.
А мне вспоминаются слова кардинала Ратцингера: «Бог стал нам настолько близок, что мы можем его убить»…
Комментариев нет:
Отправить комментарий